1. Ответственность за вину в переговорах:
постановка проблемы. Идеи о преддоговорной ответственности, высказанные
Рудольфом Иерингом в середине XIX в. и благосклонно принятые германской наукой
пандектного права, не остались незамеченными в российской цивилистике. И хотя
поначалу отечественная доктрина гражданского права не была склонна придавать
какое-либо юридическое
значение переговорам, предшествовавшим заключению
договора, уже в годы действия ГК РСФСР 1922 г. в литературе утвердилось
представление о том, что недобросовестное поведение одной из сторон на стадии
заключения договора, выразившееся в отказе от ранее сделанного контрагенту
предложения заключить договор, является основанием преддоговорной
ответственности даже в том случае, когда закон допускает возможность отзыва
оферты. Согласно господствовавшей в советской науке гражданского права точке
зрения недобросовестному контрагенту надлежало возместить потерпевшей стороне
убытки, которые та понесла в связи с подготовкой к заключению договора, т. е.
"отрицательный договорный интерес". Таким образом, к моменту начала работ по
подготовке гражданского законодательства современной России отечественной
цивилистической наукой на протяжении нескольких лет накапливался опыт
рассмотрения, хотя и с некоторыми оговорками, нарушений преддоговорных
обязанностей в рамках общего для европейских правопорядков подхода.
Между тем на страницах современных отечественных
юридических изданий теме преддоговорной ответственности уделяется недостаточно
внимания. В подавляющем большинстве случаев вопросы, связанные с возмещением
убытков, которые были причинены одним из участников переговоров другому
вследствие несообщения сведений, имевших существенное значение для принятия
контрагентом решения о заключении договора, рассматриваются в контексте
обсуждения иных проблем. Немногие российские публикации, специально посвященные
проблемы либо юридическое значение переговорам, предшествовавшим заключению
договора, уже в годы действия ГК РСФСР 1922 г. в литературе утвердилось
представление о том, что недобросовестное поведение одной из сторон на стадии
заключения договора, выразившееся в отказе от ранее сделанного контрагенту
предложения заключить договор, является основанием преддоговорной
ответственности даже в том случае, когда закон допускает возможность отзыва
оферты. Согласно господствовавшей в советской науке гражданского права точке
зрения недобросовестному контрагенту надлежало возместить потерпевшей стороне
убытки, которые та понесла в связи с подготовкой к заключению договора, т. е.
"отрицательный договорный интерес". Таким образом, к моменту начала работ по
подготовке гражданского законодательства современной России отечественной
цивилистической наукой на протяжении нескольких лет накапливался опыт
рассмотрения, хотя и с некоторыми оговорками, нарушений преддоговорных
обязанностей в рамках общего для европейских правопорядков подхода.
Между тем на страницах современных отечественных
юридических изданий теме преддоговорной ответственности уделяется недостаточно
внимания. В подавляющем большинстве случаев вопросы, связанные с возмещением
убытков, которые были причинены одним из участников переговоров другому
вследствие несообщения сведений, имевших существенное значение для принятия
контрагентом решения о заключении договора, рассматриваются в контексте
обсуждения иных проблем. Немногие российские публикации, специально посвященные
проблемы иметь в виду, что формирование общего правила, охватывающего случаи
любого, в том числе и умышленного, введения контрагента в заблуждение на стадии
переговоров о заключении договора, неминуемо столкнется со значительными
препятствиями, прежде всего заключающимися в различных правовых последствиях, с
которыми закон связывает проявление конкретной формы вины при заключении
договора. Умышленное нарушение преддоговорных обязанностей непременно влечет
недействительность (оспоримость) совершенной сделки, вследствие чего на виновную
сторону и возлагается обязанность возмещения причиненного вреда.
Напротив, правовые последствия проявленной в ходе
переговоров неосторожности, состоящие в обязанности возмещения убытков,
наступают независимо от действительности заключенного договора, которая может
иметь значение лишь для конкретизации размера возмещения причиненного вреда.
Законом не предусмотрено самостоятельное основание для признания
недействительной любой сделки, при заключении которой одна из сторон своими
неосторожными действиями способствовала формированию у контрагента неверных
представлений о последствиях ее совершения. Объединение столь разнородных
результатов, к которым приводит проявление разных форм вины на стадии
переговоров о заключении договора, сделало бы практически невозможным создание
описывающей их нормы закона или построенной на их основе теоретической концепции
при сохранении догматической стройности и непротиворечивости системы
обязательственного права в целом.
Так, необходимо учитывать, что в случае
совершения сделки под влиянием обмана поведение виновной стороны сочетает в себе
признаки объективной и субъективной неправомерности, т. е. является
недозволенным с точки зрения объективного права при одновременном осознании
факта неправомерности самим действующим субъектом. Подобная оценка поведения
виновного лица, заключившего договор с умышленно введенным в заблуждение
контрагентом, не оставляет нам иного пути, кроме причисления положений ст. 179
ГК РФ к специфическим проявлениям деликатной ответственности. В то же время
трактовка преддоговорной ответственности (в том ее значении, которое традиционно
вкладывает в это понятие западная цивилистическая доктрина) как деликтной
наталкивается на определенные сложности, связанные прежде всего с установлением
признака противоправности применительно к тому действию недобросовестного
контрагента на стадии переговоров о заключении договора, вследствие которого
образуются соответствующие имущественные потери у невиновной стороны. Ведь лицо,
по неосторожности причинившее убытки своему контрагенту, вызванные, например,
отказом от продолжения переговоров или неумышленным несообщением контрагенту о
каких-либо существенных для него обстоятельствах, связанных с совершением
сделки, действует в пределах дозволенного объективным правом. Между тем вред,
причиненный объективно правомерными действиями, подлежит возмещению по нормам
деликтного права только в случаях, когда это специально предусмотрено законом
(п. 3 ст. 1064 ГК РФ). Это означает, что понимание преддоговорной
ответственности как особого рода деликтной ответственности и, следовательно,
формирование обобщенного подхода к оценке случаев нарушения преддоговорных
обязанностей добросовестного поведения безотносительно к форме вины ненадлежащим
образом действовавшей стороны будет возможно лишь в том случае, если мы сможем
выявить в существующем нормативном массиве подобного рода отдельные виды
деликтов.
Следует обратить особое внимание и на
невозможность оценки случаев culpa in con-trahendo с точки зрения учения о
злоупотреблении правом, что также могло бы позволить подвести преддоговорную
ответственность под положения деликтного права. На сегодня в науке гражданского
права наибольшей поддержкой пользуется предложенное В.П. Грибановым понимание
злоупотребления правом как особого типа гражданского правонарушения,
совершаемого управомоченным лицом при осуществлении им принадлежащего ему права,
связанного с использованием недозволенных форм в рамках дозволенного законом
общего типа поведения. Вместе с тем согласиться со взглядами этого автора на
вопрос о форме вины, необходимой для такого правонарушения, вряд ли возможно.
В.П. Грибанов полагает, что злоупотребление правом может быть совершено как
умышленно, так и по неосторожности. Подобный подход мог быть оправдан в эпоху
действия Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик 1961
г. (далее - Основы 1961 г.), содержание ст. 5 которых и являлось предметом
предпринятого В.П. Грибановым исследования, однако он абсолютно не соответствует
современному нормативному контексту.
Существенное отличие закрепленного в ст. 10 ГК РФ
правила от положений ст. 5 Основ 1961 г. состоит в том, что законодатель
отказался от использовавшейся ранее объективной категории осуществления прав в
противоречии с их назначением, заменив ее на субъективный критерий осуществления
прав исключительно с намерением причинить вред другому лицу и указание на
возможность злоупотребления правом в иных формах. На наш взгляд, такое явное
указание в диспозиции правовой нормы на необходимость прямого умысла для
совершения шиканы, а также общий нормативный контекст, предполагающий
возможность исключительно умышленного совершения правонарушения, объективная
сторона которого состоит в злоупотреблении, служит достаточным основанием для
того, чтобы согласиться с авторами, считающими возможным совершение
злоупотребления правом только при наличии вины в форме умысла, что не позволяет
отнести culpa in contrahendo к числу проявлений злоупотребления правом.
Все сказанное выше показывает, на наш взгляд,
недопустимость рассмотрения положений ст. 179 ГК РФ в контексте учения о culpa
in contrahendo и принципиальную несводимость преддоговорной ответственности к
конструкциям, тяготеющим к деликтному праву.
Далее, в отечественной литературе предлагается
считать проявлением доктрины culpa in contrahendo положения ГК РФ, которые
предусматривают обязанность возмещения реального ущерба лицу, не обладавшему на
момент совершения сделки полной дееспособностью либо находившемуся в таком
состоянии, когда оно было не способно понимать значение своих действий или
руководить ими, если его дееспособный контрагент знал или должен был знать о
соответствующих субъективных качествах контрагента, препятствующих заключению
данного договора.
Подобные идеи о том, что правила о возмещении
убытков стороне, не обладавшей на момент совершения сделки полным объемом
дееспособности либо не понимавшей характера и значения своих действий,
необходимо рассматривать сквозь призму доктрины culpa in contrahendo,
высказывались и применительно к гражданскому законодательству советского
периода. Так, в качестве примера своеобразной ответственности за culpa in
contrahendo в ГК РСФСР 1922 г. К. Гель-дрих называет ст. 148, согласно которой в
случае, если договор признается недействительным как совершенный недееспособным
лицом, каждая из сторон обязана возвратить все полученное по договору; сверх
того, дееспособный контрагент обязан возместить недееспособному понесенный
последним вследствие заключения договора реальный ущерб. Автор полагает, что
данная норма возлагает на дееспособную сторону обязанность установления
обстоятельств, препятствующих действительности заключаемого сторонами договора,
во всяком случае тех из них, которые связаны с личностью контрагента и с его
сделко способностью. Ненадлежащее исполнение этой обязанности выступает
основанием ответственности дееспособной стороны независимо от ее вины в
заключении договора с недееспособным лицом.
Данное построение, не лишенное некоторого
изящества, уже само по себе демонстрирует, насколько далеки правила, возлагающие
на дееспособного контрагента обязанность возмещения реального ущерба,
причиненного недееспособной стороне заключением договора, от традиционных
представлений о сущности ответственности за culpa in contrahendo: западная
цивилистическая доктрина связывает идею преддоговорной ответственности не с
любыми нарушениями преддоговорных обязанностей, а лишь с такими, которые могут
возникнуть исключительно в ходе переговоров сторон о заключении договора. К их
числу традиционно относят обязанность давать разъяснения и обязанность сообщить
контрагенту об обстоятельствах, имеющих существенное значение для заключения
договора. Сформулированная К. Гельдрихом обязанность, хотя и должна быть
осуществлена контрагентом не позднее чем на стадии заключения договора, не имеет
ничего общего с признаваемыми в цивилистической доктрине европейских государств
преддоговорными обязанностями информирования контрагента о существенных
свойствах объекта договора и о наличии обстоятельств, влекущих за собой
недействительность совершаемой сторонами сделки, неисполнение которых влечет
ответственность за culpa in contrahendo. Поэтому положения ст. 148 ГК РСФСР 1922
г. и их дальнейшие модификации в советском и постсоветском гражданском праве не
могут быть отнесены к случаям ответственности за вину в переговорах.
Кроме того, ни в ГК РФ, ни в какой-либо из
кодификаций гражданского права стран Западной Европы, однозначно воспринявших
доктрину culpa in contrahendo, не содержится нормы, устанавливающей
ответственность за заключение недействительного договора вообще. Ответственность
за culpa in contrahendo, когда заключенный сторонами договор оказывается
недействительным, связывается не с самой по себе недействительностью этого
договора, а с несообщением контрагенту о наличии препятствующих его
действительности обстоятельств, которые известны или должны были быть известны
другой стороне. Разумеется, абсурдно было бы пытаться интерпретировать положения
соответствующих статей ГК РФ так, будто ими предусматривается обязанность
дееспособной стороны разъяснить не полностью дееспособному или не понимающему
значения своих действий контрагенту наличие того или иного основания
недействительности сделки, связанного с личностью последнего, чтобы иметь
возможность рассматривать их как проявление принципа ответственности за culpa in
contrahendo.
Необходимо учитывать, что Р. Иеринг, хотя и
рассматривал недееспособность как одно из оснований недействительности сделки,
влекущих за собой ответственность за culpa in contrahendo, видел эту ситуацию в
совершенно ином свете и возлагал ответственность на само не обладающее полной
дееспособностью лицо, не сообщившее своему контрагенту о наличии препятствий к
действительности сделки. Естественно, что при таком подходе осведомленность
дееспособного контрагента об отсутствии необходимого объема сделко способности у
другой стороны следовало бы рассматривать как основание, исключающее
ответственность за culpa in contrahendo, но не как самостоятельное основание
преддоговорной ответственности.
3. Казуистика culpa In contrahendo в действующем
гражданском законодательстве.
В действительности к числу положений действующего
Гражданского кодекса РФ, в которых так или иначе получили непосредственное
закрепление последствия culpa in contrahendo, следует в первую очередь отнести
абз. 2 п. 2 ст. 178 ГК РФ. Им установлена обязанность стороны, виновной в
недействительности сделки, совершенной под влиянием заблуждения, имеющего
существенное значение, возместить добросовестному контрагенту причиненный тому
реальный ущерб. Включенная в действующее законодательство формулировка основания
ответственности перед контрагентом за недействительность договора показывает,
что при создании данного правового предписания законодатель исходил из
необходимости обеспечения максимальной защиты добросовестной стороны,
испытывающей доверие к действительности совершенной ею сделки.
Возложение на контрагента обязанности возмещения
другой стороне реального ущерба независимо от его вины в возникновении
заблуждения может вызвать сложности для квалификации абз. 2 п. 2 ст. 178 ГК РФ
как частного случая ответственности за culpa in contrahendo при
недействительности сделки, поскольку данное правило представляет собой
отступление от принципа вины. Между тем необходимо учитывать, что это правовое
предписание направлено на соблюдение баланса интересов: ведь вследствие
признания сделки недействительной по причине ее совершения под влиянием
заблуждения убытки возникают у обеих сторон, и законодателю необходимо
определиться с тем, убытки кого из контрагентов и в каком объеме подлежат
возмещению. В случае когда заблуждение формируется в результате обстоятельств,
не зависящих от обеих сторон, возникает коллизия интересов добросовестного
ответчика, страдающего от признания сделки недействительной, и не менее
добросовестного истца, который, однако, не может мириться с юридической
действительностью заключенного им под влиянием заблуждения договора. С учетом
того, что заблуждение при заключении договора не рассматривается как безусловно
исключающее автономию воли обстоятельство, законодатель и возлагает на
заблуждавшуюся сторону обязанность возмещения реального ущерба ее контрагенту, в
чем состоит компенсация за нарушение его доверия.
Отметим, что § 122 BGB, содержащий еще более
строгое правило, основанное на действии неопровержимой презумпции вины
заблуждавшейся стороны, и сегодня вызывает споры по поводу обоснованности его
отнесения к случаям culpa in contrahendo, камнем преткновения в которых является
отступление законодателя от принципа вины при создании этого предписания.
Необходимо, впрочем, принимать во внимание, что, хотя некоторые авторы и
выступают за квалификацию § 122 BGB как самостоятельного основания
ответственности, большинство представителей германской цивилистики все же
склонно рассматривать его как проявление действия принципа culpa in contrahendo.
Таким образом, в абз. 2 п. 2 ст. 178 ГК РФ, предоставляющем заблуждавшейся
стороне возможность возложения понесенного ею реального ущерба на ее контрагента
при условии доказанности вины последнего в возникновении заблуждения, в
значительно большей степени, чем в § 122 BGB, прослеживается стремление
законодателя поставить обязанность возмещения убытков в зависимость от вины
сторон. Исходя из этого, можно не сомневаться в том, что данная норма
отечественного ГК представляет собой законодательное закрепление одного из
частных случаев ответственности за culpa in contrahendo, в котором, правда,
прослеживаются определенные отступления от общего принципа вины.
Следующим случаем ответственности за culpa in
contrahendo при отсутствии действительного договора является п. 4 ст. 165 ГК РФ,
устанавливающий обязанность полного возмещения убытков, вызванных уклонением от
нотариального удостоверения или государственной регистрации сделки. В отличие от
германской цивилистической доктрины действующий ГК РФ не затрагивает ситуации
ответственности за недействительность договора по причине несоблюдения
предписанной правом формы. Закрепленная в ст. 165 ГК РФ конструкция не связывает
обязанность возмещения причиненного вреда с добросовестным неведением одной из
сторон относительно требований к форме сделки. Напротив, законодатель исходит из
наличия у обеих сторон знаний относительно требований к заключению договора в
нотариальной форме или его государственной регистрации, но при этом стремится
обеспечить защиту доверия контрагента к нормальному течению процесса совершения
сделки. Следовательно, положения данной нормы закона, увязывающие право на
возмещение убытков с требованием о признании действительной сделки, относительно
которой не соблюдены предписания законодательства о совершении ее в нотариальной
форме, либо с требованием о государственной регистрации сделки с недвижимостью,
совершенной в надлежащей форме, должны рассматриваться как частный случай
ответственности за разрыв переговоров, произошедший на финальной стадии
преддоговорных отношений.
Такое представление, которое допускает
ответственность за culpa in contrahendo при внезапном прекращении на финальной
стадии переговоров о заключении договора, требующего соблюдения определенной
формы или государственной регистрации, вполне вписывается в общее русло
европейского учения об ответственности за вину в переговорах и не вступает в
противоречие с выраженной в п. 1 ст. 421 ГК РФ идеей свободы договора.
Разумеется, одним из назначений правовых предписаний, устанавливающих
обязательность соблюдения определенной формы сделки данного вида либо
необходимость государственной регистрации сделок с недвижимостью, выступает
обеспечение негативной свободы договора и гарантирование участников гражданских
правоотношений от проявления излишней поспешности при заключении договора.
Вместе с тем ограничение их действия, установленное в интересах защиты доверия
добросовестного контрагента, а также обеспечения лояльного и соответствующего
требованиям гражданского оборота процесса ведения переговоров, направлено на
соблюдение баланса интересов участников такого соглашения. По словам Вольфганга
Кюппера, идея преддоговорной ответственности стороны, нарушившей доверие своего
контрагента к надлежащему продолжению переговоров о заключении договора,
требующего определенной формы, не нарушает целей установления предписаний
относительно формы сделки, поскольку "ответственность из нарушения
преддоговорных обязанностей наступает лишь в том случае, если одна из сторон...
вызывает повышенные ожидания надлежащего заключения договора у другой стороны
тем, что она создает особенное состояние доверия и... нарушает требование
лояльного поведения". Полагаем, что подобную мысль можно mutatis mutandis
экстраполировать и на случаи несоблюдения законодательного требования о
государственной регистрации сделки.
Следовательно, в отличие от ситуаций, описанных
ст. 178 ГК РФ, основанием преддоговорной ответственности недобросовестной
стороны, урегулированной ст. 165 ГК РФ, выступает противоречащий требованиям
принципа добросовестности отказ от заключения договора (прекращение
переговоров), идущий вразрез со сформировавшейся у другой стороны убежденностью
в благополучном исходе переговоров. Иными словами, такое поведение контрагента,
которое описывается формулой venire contra factum proprium.
Высокая степень убежденности добросовестного
контрагента в благополучном окончании переговоров, достигших финальной стадии,
позволила законодателю отказаться от общепринятого в германской цивилистической
доктрине и практике принципа, согласно которому разрыв переговоров, совершенный
стороной в нарушение требования добросовестности, выступает основанием для
привлечения виновного контрагента к ответственности, но не позволяет понудить
его к заключению договора или признать намеченный сторонами незаключенный
договор действительным. В отличие от данного правила положения ст. 165 ГК РФ
позволяют требовать возмещения убытков лишь наравне с признанием полной
юридической силы за договором, условия которого были полностью согласованы
сторонами, но который вследствие уклонения одной из сторон от придания ему
нотариальной формы или от его государственной регистрации не состоялся. Подобное
законодательное решение, направленное на обеспечение защиты доверия за счет
умаления негативной составляющей принципа свободы договора, призвано обеспечить
минимальный баланс интересов сторон в отсутствие нормативного закрепления общего
принципа ответственности за culpa in contrahendo при необоснованном прекращении
переговоров или отказе от заключения договора в случае, когда предшествующее
поведение одной из сторон позволяло другой стороне надеяться на благоприятный
исход переговоров и соблюдение всех предписанных законом формальностей,
необходимых для того, чтобы договор обрел юридическую силу.
Таким образом, закон берет под свою защиту
доверие участника гражданского оборота к благополучному завершению переговоров и
предстоящему заключению договора, которое нарушается внезапным отказом
контрагента от продолжения переговоров. Необходимость защиты основанного на
таком доверии интереса добросовестного субъекта в первую очередь объясняется
тем, что к моменту разрыва переговоров о заключении договора они достигли своей
финальной стадии, что и позволяло потерпевшей стороне надеяться на благополучное
их завершение. Впрочем, доверие к надлежащему ведению переговоров может
порождаться не только стадией, на которой объективируется желание одной из
сторон отказаться от заключения договора, но и иными обстоятельствами, к числу
которых российское гражданское законодательство относит:
1) обязательность заключения договора для одной
из сторон (ст. 445 ГК РФ);
2) вступление в переговоры о заключении договора
конкретного вида; в действующем ГК РФ таким договором является только договор
поставки, применительно к которому установлена особая процедура урегулирования
разногласий, возникших при его заключении (ст. 507 ГК РФ);
3) вступление в переговоры о заключении договора
в качестве профессионала; ответственность за уклонение от заключения договора с
потребителем или иным клиентом, который не может рассматриваться как
профессионал в соответствующей области, в общем виде предусмотрена п. 3 ст. 426
ГК РФ и конкретизирована правилами о договоре розничной купли-продажи (п. 3 ст.
495 ГК РФ), договоре бытового подряда (п. 2 ст. 732 ГК РФ) и договоре
банковского счета (абз. 3 п. 2 ст. 846 ГК РФ).
Во всех случаях ответственность недобросовестного
контрагента наступает вследствие виновного нарушения доверия добросовестного
контрагента к соблюдению установленного порядка ведения переговоров и
заключается в обязанности полного возмещения причиненных убытков. Эти нормы
необходимо интерпретировать с учетом того, насколько понятие вины коррелирует с
закрепленным в п. 2 ст. 401 ГК РФ основанием ответственности лица,
осуществляющего предпринимательскую деятельность, поскольку описанные в
соответствующих статьях ГК РФ нарушения преддоговорных обязанностей совершаются,
как правило, именно субъектами предпринимательской деятельности.
Необходимо обратить внимание на одно
принципиально важное обстоятельство: во всех перечисленных выше ситуациях
необоснованного прекращения переговоров доверие контрагента к соблюдению
надлежащей процедуры заключения договора формируется на первоначальном этапе
преддоговорных отношений, но в итоге все же продуцируется соответствующим
поведением другой стороны. Последняя позиционирует себя в глазах своего делового
партнера как имеющая твердые намерения вступить с ним в договорные отношения,
что, как правило, проявляется в адресованных неопределенному кругу лиц
предложениях делать оферты этому контрагенту о заключении договора конкретного
вида, заключение которого или по крайней мере участие в переговорах о заключении
которого для него обязательно.
Вид и прочие характеристики конкретного
несостоявшегося по вине одной из сторон договора приобретают существенное
значение для решения вопроса о допустимости преддоговорной ответственности в
каждом отдельно взятом случае. Это, разумеется, не означает, что ответственность
за culpa in contrahendo возникает в строгом смысле слова на основании данного
незаключенного договора. Однако и предпринятое Д.О. Тузовым сведение основания
преддоговорной ответственности к "конкретному поведению одного из контрагентов,
а именно уклонению от согласования условий договора, описанному в гипотезе
правовой нормы" представляя:
1) вступление в переговоры о заключении договора
конкретного вида; в действующем ГК РФ таким договором является только договор
поставки, применительно к которому установлена особая процедура урегулирования
разногласий, возникших при его заключении (ст. 507 ГК РФ);
2) вступление в переговоры о заключении договора
в качестве профессионала; ответственность за уклонение от заключения договора с
потребителем или иным клиентом, который не может рассматриваться как
профессионал в соответствующей области, в общем виде предусмотрена п. 3 ст. 426
ГК РФ и конкретизирована правилами о договоре розничной купли-продажи (п. 3 ст.
495 ГК РФ), договоре бытового подряда (п. 2 ст. 732 ГК РФ) и договоре
банковского счета (абз. 3 п. 2 ст. 846 ГК РФ).
Во всех случаях ответственность недобросовестного
контрагента наступает вследствие виновного нарушения доверия добросовестного
контрагента к соблюдению установленного порядка ведения переговоров и
заключается в обязанности полного возмещения причиненных убытков. Эти нормы
необходимо интерпретировать с учетом того, насколько понятие вины коррелирует с
закрепленным в п. 2 ст. 401 ГК РФ основанием ответственности лица,
осуществляющего предпринимательскую деятельность, поскольку описанные в
соответствующих статьях ГК РФ нарушения преддоговорных обязанностей совершаются,
как правило, именно субъектами предпринимательской деятельности.
Необходимо обратить внимание на одно
принципиально важное обстоятельство: во всех перечисленных выше ситуациях
необоснованного прекращения переговоров доверие контрагента к соблюдению
надлежащей процедуры заключения договора формируется на первоначальном этапе
преддоговорных отношений, но в итоге все же продуцируется соответствующим
поведением другой стороны. Последняя позиционирует себя в глазах своего делового
партнера как имеющая твердые намерения вступить с ним в договорные отношения,
что, как правило, проявляется в адресованных неопределенному кругу лиц
предложениях делать оферты этому контрагенту о заключении договора конкретного
вида, заключение которого или по крайней мере участие в переговорах о заключении
которого для него обязательно.
Вид и прочие характеристики конкретного
несостоявшегося по вине одной из сторон договора приобретают существенное
значение для решения вопроса о допустимости преддоговорной ответственности в
каждом отдельно взятом случае. Это, разумеется, не означает, что ответственность
за culpa in contrahendo возникает в строгом смысле слова на основании данного
незаключенного договора. Однако и предпринятое Д.О. Тузовым сведение основания
преддоговорной ответственности к "конкретному поведению одного из контрагентов,
а именно уклонению от согласования условий договора, описанному в гипотезе
правовой нормы" представляющей ответственность за уклонение от заключения
основного договора на условиях, согласованных в предварительном договоре, с
ответственностью за culpa in contrahendo, выразившуюся в уклонении от заключения
договора или прекращении переговоров, является общность правовых последствий
обоих видов нарушений, состоящих в обязанности полного возмещения убытков
потерпевшей стороне, что ни в коем случае не может свидетельствовать об общности
оснований и условий этих видов ответственности.
Действующий ГК РФ, как и предшествующие
кодификации советского периода, содержит нормы, предусматривающие обязанность
возмещения убытков, вызванных заключением действительного, но невыгодного для
добросовестного контрагента договора конкретного вида. Такие положения нашли
свое закрепление применительно к ненадлежащему исполнению преддоговорных
обязанностей, предшествующему заключению договоров розничной купли-продажи (п. 4
ст. 495 ГК РФ), дарения (ст. 580 ГК РФ), аренды (ст. 612 и 613 ГК РФ), ссуды
(ст. 693 и 694 ГК РФ), хранения (ст. 894 ГК РФ) и доверительного управления
имуществом (п. 2 ст. 1019 ГК РФ).
Разумеется, подобная интерпретация названных
правовых норм может встретить весьма настороженные оценки со стороны читателя,
поскольку в правопорядках, не знающих института culpa in contrahendo, такого
рода ответственность традиционно рассматривается как элемент правового
регулирования договорных отношений соответствующего вида, так что
ответственность за передачу контрагенту индивидуально определенного объекта, не
обладающего и не обладавшего на момент заключения договора необходимыми
признаками, обычно квалифицируется как ненадлежащее исполнение договорной, а не
преддоговорной обязанности. В этом отношении не является исключением и
российская цивилистическая доктрина, склонная рассматривать, например, передачу
покупателю индивидуально определенной вещи, не обладающей необходимыми для
покупателя свойствами, сквозь призму правовых предписаний о последствиях
передачи покупателю товара ненадлежащего качества. Основанием ответственности
продавца в этом случае выступает нарушение так называемой законной гарантии
качества товара (п. 1 ст. 470 ГК РФ).
Между тем подобное понимание основания
ответственности продавца, хотя оно и способствует преодолению практических
проблем, наталкивается на сложности теоретического характера, поскольку в
некоторых случаях при продаже индивидуально определенной вещи для обоснования
подобной ответственности требуется введение промежуточной конструкции
фингированного гарантийного договора, заключаемого между продавцом и покупателем
в момент заключения договора купли-продажи. Однако наиболее ярко неспособность
подобного рода вспомогательных конструкций и расширительного понимания
договорных гарантий удовлетворить все потребности оборота проявляется, когда
возникает необходимость юридической оценки тех характеристик проданной вещи,
которые в строгом смысле слова не могут быть расценены как ее дефекты, но при
этом имеют существенное значение для покупателя.
В частности, в отсутствие доктринально признанной
и законодательно закрепленной ответственности за culpa in contrahendo немалые
сложности для правоприменителя представляла бы оценка следующего случая.
Покупательница дома потребовала от продавца компенсации убытков, основывая свои
притязания на том, что конструктивные элементы полов и потолков здания оказались
изготовлены из дерева, а не бетона. Несмотря на то что соответствующие положения
не были включены в заключенный в нотариальной форме договор и в этом договоре не
содержалось даже упоминания о показанном покупателю проекте дома, покупательница
настаивала на том, что до заключения договора продавец показывал ей проект и
план здания, находившегося на тот момент в стадии строительства, и эти проект и
план предусматривали бетонный каркас. Покупательница основывала свое требование
на ненадлежащем исполнении и аргументировала его тем, что дом не соответствует
условиям договора. Разумеется, подобные доводы не привели бы к удовлетворению
заявленных требований, если бы позитивное право не знало принципа
ответственности за culpa in contrahendo, поскольку изготовление конструктивных
элементов дома из иного материала при условии соблюдения существующих
строительных стандартов не может рассматриваться как нарушение требований к
качеству вещи.
Однако в случае признания обязанности
добросовестного ведения переговоров и общего принципа ответственности за
преддоговорную вину тот факт, что продавец ранее предоставил покупателю для
ознакомления проект дома, означает необходимость впоследствии информировать
покупателя о том, что в итоге дом был построен с отклонениями от этого проекта.
В противном случае продавец обязан возместить покупателю убытки, вызванные
недобросовестным ведением переговоров.
Аналогичным образом в русле учения о
преддоговорной ответственности правоприменительная практика государств,
воспринявших доктрину culpa in contrahendo в качестве общего правила, подходит к
разрешению споров, связанных с формированием у покупателя на стадии заключения
договора неверных представлений о характеристиках проданной вещи, не ухудшающих
ее качества, но предопределивших для покупателя вступление в договорные
отношения, когда соответствующие положения о свойствах продаваемых объектов не
нашли отражения в договоре купли-продажи.
Таким образом, в специфических случаях
преддоговорная ответственность выступает действенным дополнением ответственности
за нарушение договора. При заключении действительного договора нарушение
преддоговорных обязанностей приобретает релевантность в том случае, когда
договорные ожидания стороны основаны на нарушении преддоговорной обязанности
раскрытия информации или неправильном информировании этой стороны контрагентом
до заключения договора, что может не найти адекватного отражения в тексте
заключенного сторонами договора.
Кроме того, с учетом сказанного выше
применительно к продаже индивидуализированных вещей своеобразным проявлением
действия принципа ответственности за culpa in contrahendo следует признать
положения отечественного гражданского законодательства об ответственности
продавца за юридические недостатки вещи, включая его ответственность за изъятие
проданной вещи у покупателя (ст. 461-462 ГК РФ). Нормы об ответственности за
эвикцию традиционно понимаются как проявление договорной ответственности
продавца, но при этом необходимо учитывать, что существуют как минимум два
качества, не позволяющие отнести ответственность за эвикцию к классическим
проявлениям ответственности из договора купли-продажи. Во-первых,
ответственность продавца обусловлена добросовестностью покупателя (п. 1 ст. 461
ГК РФ), несмотря на то что такое условие обычно несвойственно для регулирования
договорных отношений. Во-вторых, ответственность продавца за эвикцию не может
быть устранена соглашением сторон (п. 2 ст. 461 ГК РФ), хотя применительно к
ответственности продавца за иные недостатки проданной вещи договором могут быть
предусмотрены отличные от содержащихся в законе правила.
Сказанное, на наш взгляд, означает, что основание
ответственности за эвикцию, так же как и основание ответственности продавца за
отсутствие у индивидуально определенной вещи ко времени ее продажи необходимых
покупателю свойств, следует искать вне договорного регулирования сложившихся
между сторонами отношений, точнее - до заключения договора. В этом отношении
необходимо вспомнить об исторических предпосылках формирования современных
положений закона об ответственности за эвикцию, которая в римском праве имела
собственное и не зависящее от договора купли-продажи основание, состоявшее в
совершаемой продавцом особого рода гарантирующей стимуляции на случай изъятия
вещи у покупателя. И хотя подобные исторические корни сближают ответственность
за эвикцию с имплицитными представлениями в отечественной цивилистической
доктрине о существовании особого гарантийного договора о качествах проданной
вещи, которые, в свою очередь, восходят к сформулированным в ранних
произведениях Б. Виндшейда идеям об основаниях преддоговорной ответственности,
на сегодня, на наш взгляд, отсутствуют сколько-нибудь веские возражения против
рассмотрения положений закона об ответственности продавца за эвикцию вещи в
общем контексте учения о culpa in contrahendo.
Этим исчерпываются случаи преддоговорной
ответственности, непосредственно закрепленные в тексте действующего гражданского
законодательства. В литературе, впрочем, высказывается мнение, что доктрина
culpa in contrahendo также нашла свое выражение в формулировках п. 3 и 4 ст. 840
и ст. 944 ГК РФ". Подобная квалификация указанных норм ошибочна, поскольку обе
названные статьи Кодекса закрепляют лишь соответствующие преддоговорные
обязанности без установления конкретных санкций за их нарушение (п. 3 ст. 840 -
обязанность банка при заключении договора банковского вклада предоставить
вкладчику информацию об обеспечении возврата вклада; п. 1 ст. 944 - обязанность
страхователя сообщить страховщику при заключении договора страхования известные
ему обстоятельства, влияющие на вероятность наступления страхового случая).
Непосредственным основанием преддоговорной ответственности нарушение этих
обязанностей могло бы выступать только при условии, если бы 1) законодатель
предусмотрел конкретные последствия их нарушения в тексте соответствующих статей
ГК РФ либо 2) отечественная цивилистическая доктрина признала общий принцип
ответственности за culpa in contrahendo.
В настоящее время о преддоговорной
ответственности банка за нарушение возложенной на него п. 3 ст. 840 ГК РФ
обязанности возможно вести речь лишь в том случае, когда потенциальным
вкладчиком выступает физическое лицо, не занимающееся предпринимательской
деятельностью. Только в этом случае вкладчик может защитить свои интересы с
помощью механизмов, предусмотренных ст. 12 Закона о защите прав потребителей.
Что же касается положений п. 4 ст. 840 ГК РФ, то смысл данной нормы сводится к
тому, что ею установлена ответственность банка за неисполнение обязанностей по
обеспечению возврата вклада, но не за неисполнение обязанностей по
информированию потенциального вкладчика о конкретных способах обеспечения
возврата вклада. Полагаем излишним доказывать нетождественность названных
обязанностей. Применительно к положениям ст. 944 ГК РФ необходимо иметь в виду,
что предусмотренная п. 3 названной нормы возможность предъявления страховщиком
требования о признании договора страхования недействительным при установлении
умысла страхователя на сообщение заведомо ложных сведений, имеющих существенное
значение для определения условий, на которых должен быть заключен
соответствующий договор, является конкретизацией принципа ответственности за
dolus in contrahendo, не имеющего, как отмечалось, ничего общего с доктриной
culpa in contrahendo.
Аналогичным образом следует оценивать и
установленную некоторыми специальными законами для одного из контрагентов
обязанность раскрытия определенной информации на стадии переговоров о заключении
договора (соответствующие обязанности позитивного информирования установлены ст.
19-21 Федерального закона от 30.12.2004 № 214-ФЗ "Об участии в долевом
строительстве многоквартирных домов и иных объектов недвижимости и о внесении
изменений в некоторые законодательные акты Российской Федерации" и ст. 8
Федерального закона от 02.12.1990 № 395-1 "О банках и банковской деятельности"),
которая сама по себе в отсутствие законодательно закрепленного или доктринально
признанного принципа ответственности за ненадлежащее поведение на стадии
переговоров превращается в декларативную норму, лишенную практического смысла.
4. В поисках общего принципа ответственности за
вину в переговорах.
Таким образом, действующее российское гражданское
законодательство представляет достаточно доказательств того, что доктрина culpa
in contrahendo оказала существенное воздействие на формирование некоторых его
предписаний. Можно констатировать, что отечественный законодатель закрепил, хотя
и в ограниченном виде, действие принципа ответственности за преддоговорную вину
в ситуациях, подпадающих под все известные западной цивилистической доктрине
категории случаев ответственности за culpa in contrahendo. Действующему
гражданскому праву России известны: 1) ответственность за нарушение доверия к
действительности заключенного договора, 2) ответственность за нарушение доверия
к благоприятному завершению переговоров о заключении договора и 3)
ответственность за нарушение доверия к выгодности заключенного сторонами
юридически действительного договора.
Вместе с тем необходимо учитывать, что казуистика
culpa in contrahendo в действующем нормативном массиве демонстрирует крайнюю
непоследовательность законодателя в решении вопросов преддоговорной
ответственности и отсутствие у него четких представлений об общих последствиях
нарушения преддоговорных обязанностей. Нормы действующего права, закрепляющие
реализацию принципа ответственности за culpa in contrahendo в отдельно взятых
случаях, внутренне противоречивы, не согласуются друг с другом и не охватывают
всех возможных ситуаций, когда возложение на недобросовестно действовавшую в
ходе переговоров сторону обязанности возместить контрагенту убытки
соответствовало бы нуждам оборота. По этой причине удовлетворение потребности
оборота в установлении универсального правового предписания относительно
правовых последствий любого проявления вины в переговорах при помощи аналогии
закона оказывается невозможным. Однако совокупность отдельных случаев
ответственности за culpa in contrahendo, нашедших свое отражение в действующем
законодательстве, представляется достаточным основанием для конструирования
общего принципа преддоговорной ответственности. Практическая потребность в
правовом институте ответственности за culpa in contrahendo несомненна; его
доктринальная необходимость диктуется наличием общего принципа добросовестности,
дедуцируемого из положений п. 3 ст. 10 ГК РФ, и подкрепляется законодательным
закреплением правил об ответственности за вину в переговорах, охватывающих
множество частных случаев. Такой правовой принцип мог бы как mixtum compositum
состоять из отдельных положений, закрепленных в действующем законодательстве
применительно к частным случаям преддоговорной ответственности, и иметь
нормативным основанием п. 2 ст. 6 и п. 3 ст. 10 ГК РФ. Таким образом, возложение
ответственности за преддоговорную вину посредством аналогии права оказывается
возможным даже в тех случаях, когда законом такая ответственность не
предусмотрена expressis verbis.
Из предписаний ГК РФ, закрепляющих обязанность
возмещения убытков, возникших вследствие culpa in contrahendo, могут быть
сделаны следующие выводы относительно содержания общего правила о преддоговорной
ответственности.
1. Вступление в переговоры о заключении договора
порождает обязанность участвовать в них в соответствии с принципом
добросовестности.
2. Любое нарушение принципа добросовестности на
стадии переговоров о заключении договора влечет обязанность возмещения убытков,
причиненных добросовестной стороне виновным нарушением ее доверия контрагенту,
хотя бы переговоры не завершились заключением действительного договора.
3. Основанием преддоговорной ответственности
служит вина в форме неосторожности (поскольку, как было показано выше,
умышленное введение контрагента в заблуждение является самостоятельным
основанием деликтной ответственности). Ответственность наступает только за
виновное нарушение обязанности добросовестного поведения в переговорах, если
иное не предусмотрено в законодательстве. Конечно, учитывая специфику конкретных
правоотношений и руководствуясь соображениями правовой политики, для особых
случаев законодатель, напротив, может исключить наступление ответственности за
culpa in contrahendo, установив правило об ответственности только за такие
нарушения преддоговорной обязанности, которые были совершены умышленно (dolus in
contrahendo), либо ограничить ответственность за вину в переговорах случаями
нарушения преддоговорной обязанности по грубой неосторожности.
4. Сторона, виновно нарушившая обязанность
добросовестного ведения переговоров, должна в полном объеме возместить
потерпевшему понесенные им убытки, если характер нарушения преддоговорной
обязанности не повлиял на действительность заключенного договора и если законом
не установлен меньший размер подлежащих возмещению экономических потерь,
соответствующий специфике заключенного сторонами договора. В случае если
переговоры не увенчались заключением юридически действительного договора, убытки
потерпевшего, подлежащие возмещению, определяются следующим образом:
если стороны заключили недействительный договор,
то убытки потерпевшего возмещаются в пределах понесенного им реального ущерба
(что соответствует общему для таких случаев правилу, дедуцируемому из положений
ст. 178 ГК РФ);
- если нарушение принципа добросовестности на
стадии переговоров заключалось в том, что одна сторона своим поведением дала
другой стороне надежды на благоприятное их завершение, тогда как сама
впоследствии отказалась от заключения договора без видимых причин, которые могли
бы побудить ее к такому решению, то убытки, связанные с участием в
безрезультатных переговорах, возмещаются потерпевшему в полном объеме, включая
расходы, понесенные им в расчете на исполнение подразумевавшегося сторонами
договора.
Константин Викторович Гницевич
Вестник
Высшего Арбитражного Суда Российской
Федерации
