О части четвертой Гражданского кодекса Российской Федерации.
Идея кодификации законодательства об интеллектуальной собственности и
использованный в четвертой части ГК РФ понятийный аппарат были подвергнуты
жесткой критике в учебнике гражданского права под редакцией профессора А.П.
Сергеева. Автор настоящей статьи, считая изложенные в учебнике замечания
необоснованными по сути и недопустимыми по форме, высказывает свою позицию по
существу проблем.
О части четвертой Гражданского кодекса Российской Федерации.
После того как были приняты первая и вторая части Гражданского кодекса
Российской Федерации (далее - ГК РФ, Кодекс), предполагалось подготовить третью
часть Кодекса, которая должна была состоять из следующих разделов:
"Наследственное право", "Право интеллектуальной собственности" и "Международное
частное право". Полностью реализовать этот замысел, однако, не удалось. Если
включение в ГК РФ таких разделов, как "Наследственное право" и "Международное
частное право", изначально ни у кого не вызывало сомнений, то в отношении
интеллектуальной собственности ученые и практические работники разделились на
два лагеря: одни ратовали за то, чтобы в ГК РФ такой раздел был, полагая, что
без него кодификация гражданского законодательства не может считаться
завершенной, другие относились к этой идее скептически, ссылаясь на то, что все
законодательство об интеллектуальной собственности втиснуть в рамки ГК РФ не
удастся, что основную нагрузку в этой области по-прежнему будут нести
законодательные акты по отдельным видам интеллектуальной деятельности и что в
лучшем случае речь может идти о закреплении в ГК РФ общих положений, относящихся
ко всем видам указанной деятельности. К тому же эти общие положения, даже если
их и удастся наскрести, окажутся достаточно куцыми, поскольку результаты
интеллектуальной деятельности существенно отличаются друг от друга, что
неизбежно отражается на их правовом режиме. Обращалось внимание также на то, что
в регулировании отношений по созданию и использованию результатов
интеллектуальной деятельности (особенно в области так называемой промышленной
собственности) достаточно высок удельный вес публично-правовых норм, включение
которых в ГК РФ негативно скажется на его юридической природе как
законодательного акта одноотраслевой принадлежности, состоящего главным образом
из норм частного права.
Полемика по этим вопросам с переменным успехом происходила в течение
нескольких лет, пока наконец на высоком политическом уровне не было принято
решение форсировать работы по кодификации законодательства об интеллектуальной
собственности с включением соответствующего раздела в ГК РФ в виде его четвертой
части. Работы эти, которые велись под патронажем Д.А. Медведева, в короткий срок
были выполнены, часть четвертая ГК РФ принята и введена в действие, а члены
рабочей группы, которые это ответственное задание выполнили, удостоены
государственных наград.
Казалось, настало время для творческого осмысления того нового, что внесла
часть четвертая ГК РФ в законодательство об интеллектуальной собственности, и
того, как она отразится на правоприменительной практике. К сожалению, пока эти
надежды оправдываются далеко не в полной мере, поскольку значительная часть
усилий ученых, которые исследуют проблемы интеллектуальной собственности,
по-прежнему затрачивается на споры, не имеющие принципиального значения, а то и
на выяснение отношений. В полемике, которая зачастую ведется в менторском,
поучительном тоне, отчетливо просматривается желание ученых указать оппонентам
их место, напомнить, кто в этой области "главней" и "первей", а то и сквозит
обида, почему это обошлись "без них". Особенно огорчительно, что полемика в
таком ключе ведется не только в изданиях, рассчитанных на профессионалов,
которые без труда могут определить, где собака зарыта, но и в учебной
литературе, которая призвана привить студентам уважение как к их учителям
(независимо от того, преподают они им или нет), так и к науке, которой их
обучают (или, во всяком случае, должны обучать).
Невольно напрашивается аналогия с методами ведения полемики, которые
практиковались в юридической науке (да и не только в ней) в советский период.
Каких только ярлыков ни навешивали друг на друга спорящие, причем для многих это
заканчивалось печально, а то и трагически. Вспомним хотя бы методы ведения
полемики на Всесоюзном совещании работников права в 1937 г., на котором
верховодил А.Я. Вышинский, и что за этим последовало. Сказалось это и на судьбе
ученого-цивилиста Л.Я. Гинцбурга, который вернулся из мест заключения через 15 с
лишним лет. Ему еще повезло, поскольку он отбывал срок в Норильске, где правил
бал А.П. Завенягин, который, насколько мог, пытался спасти попавших к нему
несчастных, ни в чем не повинных зеков. В их числе был и Л.Я. Гинцбург. А
сколько не вернулось... Об этом никогда не следует забывать при ведении полемики
(научной и иной), особенно представителям следующих за нами поколений, которые,
слава богу, лишь понаслышке (в том числе по воспоминаниям родных и близких)
знают об этом страшном времени.
Ныне под обстрелом критики оказались даже не столько те или иные конкретные
решения, предложенные в части четвертой ГК РФ, сколько использованный в ней
понятийный аппарат. Кроме того, как и в многолетней полемике, предшествовавшей
принятию части четвертой Кодекса, ставится под сомнение, а то и вовсе признается
ошибочным самый путь, который избрал законодатель для совершенствования
законодательства об интеллектуальной собственности, поскольку вместить все это
законодательство в рамки ГК РФ невозможно. Вновь фигурирует упрек в том, что
принятие части четвертой расшатывает юридическую природу ГК РФ как
одноотраслевого законодательного акта, поскольку в нее пришлось включить немало
публично-правовых норм. К этим критическим замечаниям, звучавшим и ранее,
присоединились новые. Пожалуй, наиболее убойными из них выглядят те, что
избранный законодателем путь, помимо того что он ошибочен, неосуществим
практически и был фактически навязан российскому обществу, вопреки мнению
большинства ученых и правообладателей, узкой группой лиц, сумевших заручиться
поддержкой властных структур. К тому же этот путь противоречит Конституции РФ, а
также принятым на себя Российской Федерацией международным обязательствам (см.
указ. учебник, с. 99, 105, 106, 108, 131, сн. 1; 133-134 и др.). Иными словами,
ставится под сомнение сама легитимность кодификации законодательства от
интеллектуальной собственности, проведенной в рамках ГК РФ, и впору обращаться в
Конституционный Суд, дабы признать ее противоречащей Конституции и тем самым
пустить под нож.
Не боясь быть обвиненным в сговоре с представителями власти, постараюсь в
пределах своих скромных возможностей разобраться что к чему. Трезво оценивая эти
возможности, не ерничаю, а отдаю себе отчет в том, что не занимался вопросами
интеллектуальной собственности столь же глубоко, как разработчики части
четвертой ГК РФ и ее наиболее ярые критики. Не могу, однако, сказать, что
чурался этих вопросов. Свидетельство тому - написанные мною главы об
интеллектуальной собственности в книгах "Основы советского гражданского
законодательства" и "Новый ГК РСФСР", а также статья "Спорные проблемы
авторского права". Затрагивал я эти вопросы и в своей докторской диссертации
"Кодификация гражданского законодательства в СССР", а также в ряде других работ.
Думаю, что взгляд на эти проблемы человека со стороны может быть полезен. К тому
же накал страстей у сторон, втянутых в этот затянувшийся конфликт, достиг такой
степени, что им самим вряд ли удастся его остудить.
Раньше эти вопросы решались проще. В подтверждение сказанного сошлюсь на
эпизод, о котором поведал крупнейший наш философ, патриарх обществоведческого
цеха академик Теодор Ильич Ойзерман. Одной из самых мрачных фигур в
отечественной философии советского периода был некий Белецкий, который по
образованию даже не философ, но выполнял на философском фронте примерно ту же
роль, что и Презент в биологии. Белецкий Ойзермана люто ненавидел, нутром
чувствуя, что имеет дело с настоящим ученым, и постоянно писал на него доносы,
обвиняя его в том, что он проповедует идеалистическую философию, и в прочих
смертных грехах. Особенно Белецкого раздражало то, что на философском факультете
МГУ им. М.В. Ломоносова Ойзерман читал спецкурс по Гегелю. Между Ойзерманом и
Белецким разгорелся нешуточный спор о сущности истины, в который оказалось
втянутым большинство профессоров и преподавателей факультета. "Конец этой
действительно отдававшей схоластикой дискуссии положил райком ВКП(б), - пишет
Т.И. Ойзерман. - Ряд профессоров и преподавателей факультета, в том числе
Белецкий и я (Т.И. Ойзерман. - Ю.Т.), были вызваны к секретарю райкома по
пропаганде, который осудил наши споры как вредные для дела препирательства,
потребовал прекращения этой дискуссии и в заключение заявил: "Вопрос о том, что
такое истина, решает ЦК ВКП(б)".
Поскольку теперь споры, разгоревшиеся вокруг части четвертой ГК РФ, так
просто не решишь, я и позволю себе внести скромную лепту в их развязку.
Начну с вопроса о том, оправдан ли путь унификации законодательства об
интеллектуальной собственности, который избрал законодатель. Должен признать,
что испытывал в этом вопросе колебания, вызванные главным образом тем, что
продукты интеллектуальной деятельности существенно отличаются друг от друга.
Если объекты авторского права неповторимы в своей индивидуальности и для их
возникновения не требуется какого-либо охранного документа, то в области
промышленной собственности дело обстоит иначе: широко распространены случаи
параллельного творчества, когда разработчики независимо друг от друга приходят к
одинаковым результатам, воплощая его в одном и том же продукте творческой
деятельности. Именно поэтому в указанной области столь важное значение придается
фиксации приоритета и выдаче охранного документа - патента, без которого объект
промышленной собственности в подлинном смысле не возникает. Вследствие этого
создание в ГК РФ или ином законодательном акте полноценной общей части, которая
была бы приложима ко всем объектам интеллектуальной собственности, вызывало у
меня сомнения. Кроме того, считал, что если регулирование отношений
интеллектуальной собственности рассредоточено не в одном, а в нескольких
законодательных актах, то в них легче вносить изменения, если они касаются не
всех, а лишь некоторых объектов интеллектуальной собственности. Наконец, в
регулировании отношений промышленной собственности вследствие необходимости
установления приоритета и проведения экспертиз высок удельный вес
публично-правовых по своей юридической природе норм. Если двери ГК РФ будут для
них открыты, это приведет к утрате Кодексом его частноправовой принадлежности и
превращению раздела ГК РФ, относящегося к интеллектуальной собственности, в
комплексный законодательный акт.
Ныне я этих опасений не разделяю. Должен признать, что разработчикам части
четвертой ГК РФ, несмотря на разность объектов интеллектуальной собственности,
удалось создать полноценную общую часть. Не говоря уже о том, что в мире
существует множество кодексов, не имеющих общей части. Достаточно напомнить о
кодексах, построенных не по пандектной, а по институционной системе, в том числе
о Кодексе Наполеона 1804 г., который существует и действует до сих пор без общей
части. Давно пора отказаться от химеры, будто общая часть - это неотъемлемая
принадлежность чуть ли не любого кодекса.
Шаток и аргумент, что в кодекс изменения вносить сложнее, нежели в иные
законодательные акты. В сущности, этот довод бездоказателен и опровергается
повседневной практикой. К тому же он покоится на ложной посылке, будто часть
четвертая ГК РФ призвана вобрать чуть ли не все нормативно-правовое
регулирование отношений интеллектуальной собственности. В развитие ГК на
федеральном уровне вполне возможно, а то и необходимо правовое регулирование
интеллектуальной собственности путем принятия иных законов и подзаконных
нормативных актов (см. п. "о" ст. 71 Конституции РФ).
Наконец, едва ли можно отрицать наличие не только одноотраслевых, но и
комплексных кодексов, состоящих из норм различной отраслевой принадлежности.
Типичный тому пример - кодексы в области охраны и использования природных
ресурсов. Наличие таких кодексов можно только приветствовать, поскольку их
появление свидетельствует о попытках законодателя состыковать в одном
законодательном акте нормы частного и публичного права. Разобщенность этих норм
остается ахиллесовой пятой всего нашего законодательства. Их стыковка, притирка
друг к другу должны стать альфой и омегой нашей законодательной политики.
Публично-правовые нормы можно найти и в других частях Кодекса, в том числе в его
общих положениях. По мере совершенствования ГК РФ, в том числе кодифицированного
в нем законодательства о юридических лицах, вещных правах и др.,
публично-правовых норм в рамках ГК РФ будет становиться все больше, что можно
приветствовать.
Таким образом, в принципе путь совершенствования законодательства об
интеллектуальной собственности, который избрал законодатель, следует поддержать
и одобрить.
Теперь предстоит разобраться в том, соответствует ли этот путь Конституции РФ
и принятым на себя Российской Федерацией международным обязательствам.
В учебнике гражданского права, изданном под редакцией А.П. Сергеева (он же
автор соответствующего раздела учебника), на этот вопрос в категорической форме
дан отрицательный ответ. Окончательный приговор вынесен на с. 133: "...идея
кодификации норм об интеллектуальной собственности в части четвертой
Гражданского кодекса не отвечала потребностям общественной жизни". А в сноске на
с. 131 отмечается, что "идея о включении всего законодательства об
интеллектуальной собственности в Гражданский кодекс не только является
ошибочной, но и практически неосуществимой" (приводится в редакции автора).
Еще ранее до сведения студентов и других лиц, на которых рассчитан учебник,
доводится, что "данное решение было фактически навязано российскому обществу
узкой группой лиц, сумевших заручиться поддержкой властных структур" (с. 108).
Вот так, ни много ни мало! После этого действительно впору обращаться в
Конституционный Суд Российской Федерации с заявлением о признании части
четвертой ГК РФ не подлежащей применению как противоречащей Конституции и
принятым на себя Российской Федерацией международным обязательствам.
В свете приведенных из цитируемого учебника выдержек более чем двусмысленно
выглядит сноска 2 на с. 105: "Учитывая, что учебная литература не предназначена
для ведения дискуссий, нами приводятся лишь некоторые соображения по затронутому
вопросу без подробной их аргументации". Приведенные выдержки (а их число легко
умножить) свидетельствуют об обратном: редактор учебника, он же и автор его
соответствующего раздела, единолично решил, что учебник является подходящим
местом для сведения счетов со своими оппонентами, а заодно и с поддержавшими их
представителями властных структур. Поначалу по прочтении этих обвинений берет
оторопь. Однако по мере того, как вчитываешься в них и сопоставляешь с другими
положениями учебника, приходишь к выводу, что они либо построены на песке, либо
вступают в противоречие с другими положениями того же учебника, зачастую
расположенными по соседству.
Пожалуй, основные расхождения автора учебника с разработчиками части
четвертой ГК РФ касаются не столько закрепленных в Кодексе конкретных решений,
сколько использованного в нем понятийного аппарата. Разработчики проекта ГК РФ
(далее - разработчики) используют в проекте такие понятия, как "интеллектуальная
собственность" и "интеллектуальные права". Автор учебника предлагает
использовать лишь понятие "интеллектуальная собственность", считая ошибочным
законодательным решением введение в оборот таких надуманных понятий, как
"интеллектуальные права" и "исключительное право".
К тому же разработчики, по мнению автора учебника, термином "интеллектуальная
собственность" обозначают результаты интеллектуальной деятельности и
приравненные к ним средства индивидуализации, в то время как автор учебника под
интеллектуальной собственностью понимает совокупность личных и имущественных
прав на результаты интеллектуальной деятельности и приравненные к ним средства
индивидуализации (см. с. 99, 108).
Чтобы разобраться в этом споре, необходимо исходить из того, что и понятие
"интеллектуальная собственность" и понятие "интеллектуальные права" являются
многозначными и условными.
Многозначными в гражданском праве, да и в других отраслях права, как,
впрочем, и законодательства, являются многие понятия, в том числе и такие, как
"предприятие" и "имущество".
Понятие "предприятие" является двузначным. В одних случаях под предприятием
понимается объект права (ст. 132 ГК РФ), в других - субъект права (§ 4 гл. 4 ГК
РФ).
Многозначным является и понятие "имущество". В одних случаях под имуществом
понимают вещи (ст. 128 ГК РФ), в других - вещи и имущественные права (ст. 128,
п. 1 ст. 336 ГК РФ), в третьих - имущественные права и обязанности (абз. 1 ст.
1112 ГК РФ). Эта многозначность никем не ставится под сомнение и учитывается как
в законотворческой, так и правоприменительной практике.
Тот же подход необходим и при раскрытии содержания таких понятий, как
"интеллектуальная собственность" и "интеллектуальные права". Под
интеллектуальной собственностью можно понимать как право интеллектуальной
собственности вместе с входящими в его состав правами (правомочиями), так и
объекты этих прав, что вопреки мнению автора учебника отражено не только в ст.
1225, но и в ст. 128, 129, 1112 ГК РФ.
Что же касается интеллектуальных прав, то при раскрытии их содержания может
быть избран тот же путь, который использован законодателем при раскрытии
содержания понятия "право собственности" (см. п. 1 ст. 209 ГК РФ). По этому пути
и идет законодатель (см. ст. 1226 ГК РФ). Голословно утверждение автора
учебника, будто понятие интеллектуальных прав чуждо доктрине и законодательству
зарубежных стран и вступает в противоречие с международными конвенциями,
участником которых является Российская Федерация. Впрочем, автор учебника тут же
свои слова и опровергает (к сожалению, эту непоследовательность приходится
отмечать многократно), указывая на то, что сторонники понятия интеллектуальной
собственности были вынуждены реагировать на справедливые замечания тех, кто не
очень тяготел к восприятию этого понятия. Свое логическое завершение подобный
подход, т. е. подход к интеллектуальной собственности как собственности особого
рода, нашел в теории интеллектуальных прав, автор которой бельгийский ученый Э.
Пикар и которая "является в наши дни одной из наиболее распространенных" (с.
ЮЗ).
Чего стоят после этого указания на то, что так называемые интеллектуальные
права на деле оказываются избыточным понятием, поскольку в Кодексе данное
понятие практически не используется (см. с. 106). Почему же не используется?
Достаточно обратиться к ст. 1126 и 1127 ГК РФ, чтобы убедиться, что это не так.
А если напомнить, что в другом месте автор учебника говорит о сугубо формальном
использовании разработчиками проекта ГК РФ и понятия "интеллектуальная
собственность" (см. с. 105, сн. 1), то выходит, что Кодекс не использует ни
понятия интеллектуальной собственности, ни понятия интеллектуальных прав.
Иными словами, разработчикам проекта спущена "директива": либо вкладывайте в
понятия такое содержание, какое я считаю нужным, либо будем считать, что вы
вообще их не используете со всеми вытекающими из этого последствиями. Не
смахивает ли это на установку по поводу того, кто решает, что такое истина,
которую давал философам секретарь райкома партии по пропаганде?
Усиленно внедряя в головы студентов, что идея кодификации норм об
интеллектуальной собственности в части четвертой ГК РФ не отвечает потребностям
общественной жизни (с. 133), что эта идея не только ошибочна, но и практически
неосуществима (с. 131, сн.), что ее удалось протащить только потому, что узкая
группа лиц навязала ее российскому обществу, сумев заручиться поддержкой
властных структур (с. 108), и т.д., автор учебника на тех же страницах признает
принятие части четвертой Кодекса результатом третьей по счету, но единственной
удавшейся попыткой кодификации норм об интеллектуальной собственности в составе
ГК из числа предпринятых за последние 10 лет (с. 131). Значит, эта попытка,
вопреки мнению большинства ученых и правообладателей (с. 108), все-таки удалась.
Чему же верить: тому, что эта идея не только ошибочна, но и практически
неосуществима, или тому, что она была осуществлена и даже удалась?! Можно лишь
пожалеть студентов, которые, чтобы сдать зачет или экзамен, должны мучительно
искать выход из этих лабиринтов.
Автор учебника оказался в тупике не только потому, что не захотел разобраться
в понятийном аппарате части четвертой ГК РФ, но и потому, что пришел к
необоснованному выводу, будто этот понятийный аппарат находится в противоречии и
с Конституцией РФ и с международными обязательствами Российской Федерации, что
российское понимание интеллектуальной собственности отныне расходится с
общемировым и к тому же противоречит Конвенции об учреждении Всемирной
организации интеллектуальной собственности. На самом деле ничего этого нет.
Признавая на словах многозначность термина "интеллектуальная собственность"
(правда, лишь в плане разграничения объективного и субъективного права - с.
112), автор учебника никак не может усвоить, что этот термин многозначен и в
другом отношении: под интеллектуальной собственностью, как и под
интеллектуальными правами, можно понимать и сами права, и объекты гражданских
прав, что зафиксировано во многих нормах ГК РФ. При этом интеллектуальные права
выступают по отношению к праву интеллектуальной собственности в качестве
правомочий, т. е. в качестве его дробных составных частей, подобно тому как
правомочия по владению, пользованию и распоряжению имуществом выступают в
качестве дробных составных частей права собственности.
Автор учебника допускает ошибку, полагая, будто разработчики проекта Кодекса
ставили своей целью втиснуть в рамки ГК РФ все законодательство об
интеллектуальной собственности и в ГК РФ была предпринята попытка эту цель
реализовать. Эту цель разработчики не ставили и не могли ставить.
Законодательство об интеллектуальной собственности к части четвертой ГК РФ не
сводится, и помимо нее состоит и будет состоять из ряда других законов и
подзаконных нормативных актов. Другое дело, что все законодательство об
интеллектуальной собственности в силу прямого указания п. "о" ст. 71 Конституции
РФ относится к ведению Российской Федерации. В этом законодательстве найдут свою
нишу и нормативные акты Патентного ведомства, судьбой которого автор учебника
особенно обеспокоен, как бы оно ни называлось - Роспатент или Федеральный
уполномоченный в области интеллектуальной собственности (см. с. 136-138, 144).
Вместе с тем нормотворческие функции этого органа действительно должны быть
сужены (в этом одна из задач унификации законодательства об интеллектуальной
собственности на уровне ГК) и осуществляться в строгом соответствии с
предписаниями нормативных актов более высокого уровня (в первую очередь ГК).
Другой вопрос, по которому автор учебника не занял определенной позиции, что
привело к множеству противоречий и несогласованностей, - это вопрос о том,
содержит ли ст. 1225 ГК РФ исчерпывающий перечень конкретных объектов правовой
охраны, подпадающих под понятие интеллектуальной собственности. Вроде бы он
отвечает на него утвердительно (см. с. 108). Однако через несколько строк
сказано, что для отнесения того или иного результата интеллектуальной
деятельности или иного объекта к интеллектуальной собственности требуется прямое
указание на это того или иного закона (см. с. 108-109). Обратим внимание,
во-первых, на то, что и здесь результаты интеллектуальной деятельности прямо
отнесены к интеллектуальной собственности, и, во-вторых, на то, что для
отнесения результата интеллектуальной деятельности к интеллектуальной
собственности "требуется прямое указание того или иного закона" (т. е.
необязательно расширения перечня, содержащегося в ст. 1225 ГК РФ). Иными
словами, автор учебника признает, что перечень объектов интеллектуальной
собственности в ст. 1225 ГК РФ является не исчерпывающим, т. е. перечнем numerus
clausus, а примерным. Еще более определенно этот тезис сформулирован на с. 110:
"...правильнее считать, что в ст. 1225 ГК... (здесь я опускаю очередной выпад в
адрес разработчиков проекта. - Ю.Т.) названы лишь основные объекты
интеллектуальной собственности, пользующиеся правовой охраной в Российской
Федерации". С этим следует согласиться, но зачем нужно было огород городить,
утверждая, будто перечень в ст. 1225 ГК РФ является исчерпывающим, и на этом
основании приписывать разработчикам проекта идею включения всего
законодательства об интеллектуальной собственности в состав Гражданского кодекса
(см. с. 108), лишив, добавим от себя, опекаемый автором учебника Роспатент его
нормотворческих функций? На самом деле не было намерения ни втиснуть все
законодательство об интеллектуальной собственности в рамки ГК РФ, ни ради этого
придать перечню объектов интеллектуальной собственности исчерпывающий характер.
Думаю, что это понимает даже автор учебника, поскольку он, опираясь на
общемировую практику, получившую закрепление в законодательстве зарубежных стран
и международных конвенциях, подчеркивает, что за рубежом этот перечень не
является исчерпывающим (см. с. 111 - 112). В обоснование того, что и у нас этот
перечень не является исчерпывающим (здесь мы, слава богу, с общемировым опытом
не расходимся!), автор учебника ссылается на то, что никто не отменял охрану
рационализаторских предложений, которая успешно осуществляется на некоторых
предприятиях (см. с. 109, 149, 353-355). А ведь если считать, что в ст. 1225 ГК
РФ закреплен исчерпывающий перечень объектов интеллектуальной собственности,
которым предоставляется правовая охрана, то охрана рационализаторских
предложений, поскольку в этом перечне они не названы, вроде бы осуществляется
подпольно, вопреки Кодексу. Приводятся и другие примеры (см. с. 109-112).
В виде предварительного итога можно высветить излюбленный полемический прием
автора учебника: вначале он приписывает разработчикам проекта идеи и положения,
которых на самом деле не было и нет и которые уже в силу этого не могли получить
закрепления в ГК РФ, причем абсурдность этих идей и положений очевидна, а затем
с жаром и пылом устремляется на их опровержение. Вспоминается известный
литературный герой, который стяжал себе всемирную славу, воюя с ветряными
мельницами. Правда, чистота помыслов этого героя не может быть поставлена под
сомнение. Причем эта полемика автора учебника обильно унавожена плохо скрытыми
упреками в злонамеренности, некомпетентности, амбициозности, сговоре и прочих
грехах разработчиков проекта. В этом без труда можно убедиться, прочитав
соответствующие пассажи. Сопровождается эта критика, а точнее разнос, громадным
количеством положений, исключающих друг друга. Разобраться в этих наваждениях
трудно даже достаточно опытному читателю. А что же говорить о студентах, на
которых учебник в первую очередь и должен быть рассчитан.
Любопытно, однако, другое. Подвергнув в первой части раздела "Право
интеллектуальной собственности" разносной критике как часть четвертую ГК РФ, так
и ее разработчиков, автор учебника постепенно приходит в себя и наконец
приступает к тому, чем он с самого начала должен был заниматься, а именно к
истолкованию того, что есть в законе, а не к тому, чтобы приписывать закону то,
чего в нем нет. Более внятное изложение начинается с абзаца второго на с. 138:
автор учебника, ранее, на с. 134-138, охаивавший гл. 69 ГК РФ, теперь,
по-видимому, неожиданно для самого себя находит в ней полезные и правильные
решения. Затянувшийся процесс духовного выздоровления, хотя и сопровождаемый
рецидивами застарелой неприязни к разработчикам части четвертой Кодекса и ее
кураторам во властных структурах (автор учебника прибегает к более сильным
выражениям, считая понятие интеллектуальной собственности для составителей
проекта ненавистным (с. 106) или говоря об откровенной неприязни составителей
проекта к российскому Патентному ведомству (с. 137, сн. 2), прослеживается и в
ходе последующего изложения. На с. 139-150, насколько можно судить, дана в целом
положительная оценка законодательства об интеллектуальной собственности,
воплощенного в ГК РФ и иных правовых актах, хотя и она сопровождается всплесками
прежних эмоций, вызванных главным образом печальной участью, которая якобы
уготована Роспатенту (см. с. 144). Однако их едва ли следует принимать всерьез.
Во всяком случае, из § 2 гл. 55 "Система российского законодательства об
интеллектуальной собственности" непреложно следует вывод, что автор учебника и
сам не верит, будто разработчики проекта задумали широкомасштабную диверсию по
разрушению сложившейся к моменту введения в действие ГК РФ системы подзаконных
нормативных актов как источников патентного права, принимаемых во всем мире
правительствами и патентными ведомствами (см. с. 144). Другое дело, что,
поскольку в Кодексе закреплена развернутая система норм, рассчитанных на
правовое регулирование отношений в области интеллектуальной собственности, это
неизбежно должно повлечь сокращение потока ведомственного нормотворчества,
качество которого в указанных и других областях оставляет желать лучшего. А это
можно только приветствовать.
Изучение новейшего законодательства об интеллектуальной собственности и
комментариев к нему, а также учебника, о котором шла речь, оставляет поле для
научной дискуссии по двум вопросам: 1) оправданно ли относить все
интеллектуальные права или часть этих прав к исключительным правам; 2) следует
ли сохранить деление интеллектуальных прав на имущественные и личные или от него
необходимо отказаться, поскольку грань, отделяющая указанные права друг от
друга, подвижна и тонка.
Что касается первого вопроса, то следует напомнить, что ст. 1226 ГК РФ
подразделяет интеллектуальные права на три группы: во-первых, имущественное
право, которое является исключительным правом; во-вторых, личные неимущественные
права; в-третьих, иные права, которые не подпадают (по крайней мере, целиком) ни
под понятие имущественных, ни под понятие личных неимущественных прав. При этом
вычленение личных прав и иных прав сопровождается оговоркой: они признаются
интеллектуальными правами и включаются в их состав в случаях, предусмотренных
настоящим Кодексом.
Вначале сосредоточим внимание на том, насколько оправданно выделение
категории исключительных прав и приложение качества исключительного права лишь
одному праву, входящему в состав права интеллектуальной собственности
(интеллектуальных прав), - имущественному. У автора учебника целесообразность
введения в законодательство понятия "исключительное право" вызывает еще большие
сомнения, нежели понятия "интеллектуальные права". Оба эти понятия, с его точки
зрения, являются избыточными (с. 106-107). Правда, автор учебника и здесь не
вполне последователен, поскольку, говоря о праве создателя творческого
результата на его использование, сам многократно подчеркивает его исключительный
характер (см., например, с. 103-104, 119, 121). Однако если закрыть на это
глаза, то и у меня выделение понятия исключительного права и отнесение к
исключительному праву лишь одного из интеллектуальных прав - имущественного
права - вызывает сомнения. В этом вопросе позиции автора учебника и мои близки,
что нашло отражение в томе 3 учебника гражданского права, подготовленного
кафедрой гражданского права СПбГУ, который мы совместно редактировали. Солидарны
мы и в том, что четких критериев вычленения исключительных прав из системы
гражданских прав, в том числе и интеллектуальных прав, пока еще никто не
предложил. Мне придется здесь процитировать свои собственные слова: "Почему,
например, свойством исключительности в области интеллектуальной собственности
наделены лишь имущественные права? Если это свойство призвано подчеркнуть
монополию носителя исключительного права на ту сферу юридической власти, которая
закрепляется за ним, то разве то же качество не присуще личным неимущественным
правам, которые характеризуются неотторжимостью от личности носителя этих прав?
Можно даже сказать, что именно неотчуждаемость и непередаваемость личного
неимущественного права, которое срослось с личностью того, кому оно принадлежит
(поэтому оно и называется личным), делает свойство исключительности присущим
личным неимущественным правам даже в большей степени, нежели правам
имущественным". Итоговый вывод таков: "...нет оснований идти по пути приражения
лишь интеллектуальным правам (да и то не всем) признака, присущего, по существу,
всем гражданским правам, если определять субъективное право как закрепленную
законом за управомоченным лицом меру возможного и дозволенного поведения.
Признак "исключительности" выглядит как ничем не оправданный юридический
плеоназм".
Сложнее обстоит дело с делением интеллектуальных прав в области
интеллектуальной собственности на имущественные и личные. Автор учебника
приходит к выводу о том, что более правильным является не искусственное деление
так называемых интеллектуальных прав на личные и имущественные, а отказ от их
жесткого подразделения законом на указанные виды, поскольку от такого деления
больше вреда, чем пользы (см. с. 107). Правда, и здесь он не вполне
последователен, поскольку в общем определении интеллектуальной собственности,
данном на с. 108, он воспроизводит деление прав, охватываемых правом
интеллектуальной собственности, наличные и имущественные. В критике деления
интеллектуальных прав на личные и имущественные автор учебника не одинок.
Разработчики проекта также признают, что критерий деления субъективных
гражданских прав на имущественные и личные неимущественные, который для закона
был бы достаточен, отсутствует. Этим объясняется, почему в части четвертой нигде
прямо не проводится деление конкретных интеллектуальных прав на имущественные и
на личные неимущественные права, хотя практическое значение такого деления в
нормах Кодекса сохраняется (см., например, ст. 1251 ГК РФ).
Кажется, это едва ли не единственный случай, где позиции разработчиков
проекта и автора - он же редактор - учебника вроде бы не расходятся. Что же
касается автора настоящей статьи, то к участию в дискуссии по этому вопросу я не
готов, поскольку он требует специального изучения.
Важно, однако, чтобы, по каким бы направлениям дискуссия ни развивалась, ее
участники сохраняли уважительное отношение друг к другу, не впадали в менторский
тон, не стремились к приклеиванию ярлыков и взаимным обвинениям, не смешивали
принципиальность с упертостью. Только при соблюдении этих необходимых условий
можно ожидать, что дискуссия принесет успех.
Юрий Кириллович Толстой
Вестник
Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации
Количество просмотров: 139
|
